Постоянный оппонент мичуринцев (в 1930-х гг. и позже) Н. П. Дубинин отмечал: "Т. Д. Лысенко поставил вопрос о необходимости связывать науку с практикой, нести знания в колхозы, перестраивать сельское хозяйство на научных основах… настойчиво ставил вопрос о немедленном использовании науки для народного хозяйства".
С другой стороны, среди вейсманистов предложения по переориентации теоретических исследований на получение конкретных результатов для решения текущих селекционных задач встречали в большинстве случаев прохладное отношение. Это было обусловлено как значительной удалённостью в то время хромосомной теории наследственности от реальных практических проблем сельского хозяйства, так и определённым академическим уклоном ряда представителей этого направления. Негативно относились многие вейсманисты и к вовлечению в научную работу широких народных масс, полагая её "уделом избранных". Такая позиция была тесно связана с идеологической подоплёкой вейсманизма. "Среди генетиков <вейсманистов> преобладали учёные… с элитарными, подчас явно антинародными замашками, афишировавшие свою "аполитичность" и преданность "чистой науке", которой, мол, не до "заземлённых", практических нужд. Кое-кто из них чуть ли не в открытую солидаризировался с человеконенавистническими расовыми "теориями" фашизма и даже работал на их подтверждение" (Бенедиктов). Вейсманисты часто рассуждали о "прогрессе человечества", "свободе учёного", "свободе науки", "долге перед наукой". Куда меньше они интересовались вопросом: что конкретно давали их исследования тем, кто оплачивал их труд.
Мичуринцы и вейсманисты вели борьбу за признание своего направления приоритетным в развитии биологических и сельскохозяйственных наук; за повышение его статуса в глазах коллег, общественности, представителей государства; за финансирование предлагаемых ими теоретических исследований и практических работ.
Приоритеты в развитии научных теорий определяются востребованностью решаемых ими практических задач. Заказчиками, оплачивающими труд научных специалистов, являются общественные структуры. В СССР основным заказчиком научных работ, определявшим их значимость и, соответственно, приоритетность и объём финансирования, было государство.
В 1920-30-х гг. в СССР одной из важных государственных задач являлось развитие сельского хозяйства, находившегося в неудовлетворительном состоянии, особенно по сравнению с западными странами. Требовалось срочное повышение урожайности сельскохозяйственных культур, селекция и интродукция новых сортов зерновых и овощей. В 1929 году была создана сельскохозяйственная Академия (ВАСХНИЛ), призванная координировать и развивать научно-практические исследования в области сельского хозяйства. Была расширена сеть местных опытных станций. Значительные средства выделялись на экспедиции Всесоюзного института растениеводства (ВИР), собиравшие образцы сельскохозяйственных растений за рубежом и изучавшие возможности их интродукции в СССР.
В 1930-х гг. правительство взяло курс на форсирование развития народного хозяйства. В связи с этим резко повысились требования к внедрению достижений науки в производство, разработки таких научных направлений, которые имели бы прямой выход на решение практических задач. Это относилось, в том числе, к биологическим, сельскохозяйственным наукам, к генетике.
Однако генетические исследования 1920 — начала 30-х гг. в Советском Союзе, как, впрочем, и в западном мире, не имели прямого выхода на практику. Тогдашние достижения хромосомной теории наследственности, статистические законы Менделя, доктрины вейсманизма отстояли далеко от задач сельского хозяйства. Это отмечали и сами советские вейсманисты. "Когда вы поедете по крупным селекционным учреждениям за границей, вы нередко услышите от селекционеров, что генетика — это совершенно другое дело, это нас не касается, нам читать генетические книги некогда, мы ведём работу селекционную, ведём её по интуиции, своими путями, кое-что берём от вас изредка, но между нами и вами — пропасть великая" (Вавилов). "Мы имеем чрезвычайно пышно разработанные главы генетики, тесно связанные, например, с дрозофилой, и полную неразработанность таких глав, которые бы имели особое значение для нашего народного хозяйства… знания, которые мы имеем пока о наследственности молочности, совершенно элементарны, отрывисты и, кроме тривиального вывода, что имеется много генов, влияющих на молочность, мы ничего на сегодняшний день не имеем" (Серебровский). "… Определённый разрыв в развитии генетики <вейсманизма> и непосредственных задач сельского хозяйства…" (Дубинин). Т. Д. Лысенко, критикуя приоритетную ориентацию своих научных оппонентов на исследования в области хромосомной теории наследственности, говорил: "Положения менделизма не дают никаких указаний насчёт семеноводческой работы… Если бы менделисты, мобилизовав свою науку, дали хотя бы намёк на то, как в 2–3 года получить сорт ржи и в 3–5 лет — сорт пшеницы, приспособленные к суровым сибирским условиям, неужели можно думать, что я бы от этого отказался?". "Когда меня спрашивают, что оставить из менделизма, чтобы в Академии с.-х. наук им. Ленина успешно вести научную работу по племенному делу и по семеноводству, я всегда отвечаю: почти ничего" (выступление на дискуссии 1939 г.).